[Kagyhana-sama]

Название: Жертва
Автор: Ёкай
Бета: Xewry
Фендом: Наруто
Персонажи: Неджи, Хината
Пейринги: нет
Рейтинг: PG
Жанр: angst, drama, hurt|comfort, POV Неджи
Статус: Закончен
Дисклаймер: Отказываюсь от прав на оригинальных персонажей и сюжет
Размещение: Только с моего уведомления
Предупреждение: Вынужденные расхождения с мангой, додумывания
От автора: Написано для Darthos

Я ловлю себя на том, что больше не жду тихого «войдите», когда стучусь в дверь покоев госпожи Хинаты. Дело тут не в бьякугане, – нам запрещено активировать его Дома – а в том, что госпожа Хината все равно не ответит. Откровенно говоря, едва ли она вообще понимает, что происходит вокруг. Но, признаться, мне не удается отделаться от ощущения, что в ее молчании есть что-то личное.
Я опускаюсь на колени, ставлю поднос на пол и начинаю возиться с лекарствами и бинтами. Я не поднимаю голову, делая вид, что концентрируюсь на своем занятии. Впрочем, особенно притворяться не приходится – смешивание порошков в нужных пропорциях достаточно трудоемкий процесс. Я хочу, возможно, даже сильнее, чем стоило, чтобы это было единственной причиной, по которой я избегаю смотреть на госпожу Хинату. Нет, она не была изувечена или покрыта опасными ранами. Впрочем, это не заставило бы меня отводить глаза. Только не это.
Тело госпожи Хинаты было не тронуто, но хватало одного взгляда, чтобы понять, как сильно она пострадала. Никто не знал, как это случилось и почему, но месяц назад ее нашли, лежащую без сознания, в нескольких километрах от границы Листа. На ней не было следов физического насилия, немногочисленные вещи остались нетронутыми, а на много миль вокруг – на земле и в воздухе - ни единого следа вражеского шиноби.
Ничего, что могло бы указать на того, кто почти полностью лишил разума госпожу Хинату неизвестной техникой, превратив в подобие человека.
Когда стало понятно, что никакая медицина не поможет госпоже Хинате, господин Хиаши забрал ее домой. Я слышал, что Хокаге предлагала ему провести эвтаназию, но он отказался. Возможно, это было следствием его запоздало проснувшихся отцовских чувств и нежеланием понять, что для госпожи Хинаты все кончено. По крайней мере, так считали окружающие.
Я знал, что это не так, поэтому не понимал мотивов решения господина Хиаши. Но, конечно, вслух этого не говорил. Я никогда не старался понять их отношения. Слуге это ни к чему, не так ли?
Я долго наношу получившийся паллиатив тонким слоем на повязку. Настолько долго, насколько это возможно. Я стараюсь не думать о том, что мне не хочется даже дотрагиваться до госпожи Хинаты, но об этом никто никогда не узнает.
Наконец я с сожалением понимаю, что дальше тянуть нет смысла. Разве что намерено испортить результат долгой работы и начать заново. Мысль достаточно соблазнительна, но я быстро прогоняю ее.
Я окунаю кончики пальцев в мазь, поднимаю голову и смотрю на госпожу Хинату. Под ее спиной горка шелковых подушек, колени прикрыты узорным одеялом, а кончики пальцев выглядывают из широких рукавов многослойного платья. Я замечаю, что ее ногти красиво подстрижены и это усиливает во мне ощущение фальши, потому что прежняя госпожа Хината грызла ногти.
Господину Хиаши удалось уменьшить признаки слабоумия на ее лице. Кожа изнеженная и белая, как у любимого ребенка, размягченная благовонными притираниями из страны Ветра. Темные волосы гладко расчесаны и струятся блестящей шелковой волной за спиной. У изголовья кровати в глиняном сосуде курятся особые сладковатые смолы, от которых тяжело кружится голова и расплывается перед глазами. Я мягко наклоняю голову госпожи Хинаты назад, прижимаю пальцы к ее висками и начинаю осторожно массировать. Она смотрит на меня затуманенными сном глаза и бессмысленно улыбается. На ее лице расслабленно-мечтательное выражение, а от приоткрытого рта к подбородку тянется ниточка слюны.
Я всегда считал, что человек не способен быть красивым и уродливым одновременно, но я не знаю, как по-другому описать то, что сейчас представляет собой госпожа Хината. Мне все чаще приходится замечать в ее глазах какой-то злобный диковатый блеск. Словно тень чего-то необъяснимо враждебного притаилась в их глубине и замерла в ожидании.
Я скольжу взглядом вниз, к тонкой, беззащитно оголенной шее. Я знаю, что мне по-прежнему ничего не стоит сломать ее. С легкостью представляю, как она жалобно и тонко хрустнет – как ветка или тростник.
Я вытираю руки и кладу на чистый лоб госпожи Хинаты повязку. Она издает тревожные возгласы и начинает трясти головой, как птица, почуявшая опасность. Мне долго не удается ее успокоить, гораздо дольше, чем обычно. Кажется, госпожа Хината перестает доверять мне. И я не стал бы утверждать, что ее волнения напрасны.
Я не могу объяснить, почему так происходит, но когда моя работа завершается, мне трудно уходить. Словно к ногам привязали грузки. За недолгое время, что мы находимся рядом, я словно свыкаюсь с болезнью госпожи Хинаты, во мне начинают просыпаться теплые чувства, которые я испытывал к ней прежде. Но это обманчивое ощущение. Стоит мне уйти, как все счетчики обнулятся, и наша тонкая связь взаимного приятия оборвется. В моих мыслях вновь будет появляться грязь, и это будет мучить нас обоих, потому что госпожа Хината, как и прежде, видит меня насквозь. Мне не хочется подвергать ее лишним страданиям, тем более теперь, когда ей не удастся понять и оправдать меня в своих глазах, но повлиять на себя я бессилен. Единственное, что мне удается – это делать вид, что со мной все в порядке. И я буду поддерживать эту маску столько, сколько смогу.
***
Факелы тихо потрескивают, освящая низкий влажный потолок и крутую, грубо высеченную в камне лестницу. Коридор сужается, воздух, пропитанный запахом сырости и прелой земли, – вдоль, с обеих сторон, проходят подземные воды - становится тяжелее, темнота смыкается позади меня, колеблющийся на стенах огонь едва прореживает ее. Я нашариваю руками стену, напрягаю глаза, чтобы различить очертания ступенек и иду вперед, на тихий перестук деревянных подошв.
Наконец, господин Хиаши выходит на круглую, выложенную рунической мозаикой площадку. Под купольным потолком блуждают голубоватые сферы, испускающие холодный лезвиеобразный свет. Воздух здесь уже иной – прохладный и сухой. Высокие гладкие стены испещрены письменами, смысл которых туманен. Они кажутся мне смутно знакомыми: стоит посмотреть чуть подольше, как начинает казаться, что их значение предстает перед глазами, точно загораясь во тьме, но одновременно голову точно стискивают металлические обручи, и я отвожу взгляд.
Я знаю, что в эти стены были заживо вмурованы мятежники и предатели, чтобы их неуспокоенные души не знали избавления от мук даже в загробной жизни. Еще я знаю, что если долго смотреть на покрывавшие их символы, то можно лишиться рассудка. Но это случится только в случае, если жажда забвения пересилить жажду жизни.
Господин Хиаши некоторое время безмолвно озирает величественную и мрачную залу, а потом идет вдоль одинаковых стеллажей, мимоходом рассказывая о книгах и свитках, которые на них покоятся. Я все старательно запоминаю, потому что ни на одном стеллаже нет разъяснительной таблички, а все обложки обтянуты в одинаковую кожу с костяными корешками. Я стараюсь не думать об их прежних обладателях.
В моей семье об этой библиотеке ходит много слухов. Говорят, в некоторых книгах содержатся тайные знания о силах, не принадлежащих этому миру. Нам, членам младшей семьи, не разрешено входить сюда, поэтому никто не знает правды. Доступ в библиотеку закрыт даже старшей семье, за исключением главы клана и его наследников, готовящихся к Церемонии Наречения.
Из-за несчастия с госпожой Хинатой, господин Хиаши на собрании глав обеих семей объявил меня своим преемником. Не могу сказать, что это стало для меня неожиданностью. Заявление господина Хиаши вызывало во мне мстительную радость – наконец, после сотен лет унижения, моя семья обретет несправедливо отобранный статус. Младшая ветвь перестанет находиться на положении слуг. Я был так счастлив, что почти забыл о бедной госпоже Хинате, о завете отца всегда защищать ее.
Но, думаю, меня можно понять?
Господин Хиаши останавливается и кивает головой на костяной стол, заваленный пожелтевшими, ветхими рукописями. Над столом висит, подрагивая, голубой шар, освящая хронику от зарождения клана Хьюга до вхождения в состав скрытой деревни Листа, написанную витиеватым старым письмом.
- Изучи их все досконально, - говорит господин Хиаши. Его глаза цепко исследуют мое лицо, и мне стоит больших трудов оставаться невозмутимым. Я низко кланяюсь и разгибаюсь лишь тогда, когда стихает дробный стук деревянных подошв его туфлей.
***
Затемно я и госпожа Хината покидаем Дом. Во дворе кто-то из моих братьев окликает нас. Я не вижу его – только нечеткий силуэт, мелькающий между деревьями. Он ныряет в заросли, ведя нас скрытой тропой, а когда листва расступается, открывая лес на пригорке, беззвучно исчезает.
Я втягиваю в себя воздух, беззвучно выдыхаю, и возобновляю шаг – я удивительно спокоен. На стволах деревьев у самых подступов к лесу горят фонари, словно приглашая, заманивая. Я оглядываюсь, бросая на госпожу Хинату короткий взгляд. Ее наряд безупречен – белые одежды с тонким красным шитьем вдоль рукавов и ворота и россыпью разноцветных перьев на подоле. Волосы заколоты простым лаковым гребнем, а передние пряди обрамляют лицо, подчеркивая нежный овал, как у придворных женщин на старых гравюрах. Голова госпожи Хинаты низко опущена, отчего ее глаза кажутся темными и пустыми. Я давно заметил ее привычку погружаться в себя каждый раз, когда мы идем в храм, укрытый в самом сердце леса. Он был построен семьей Хьюга несколько поколений назад, когда старейшины и тогдашний глава поклялись Хокаге в верности.
Каждый год, в день Поминовения Усопших, моя семья и семья госпожи Хинаты посещают храм и молят предков о защите и покровительстве, об удаче в бою и здоровом потомстве.
«Духи пращуров всегда с тобой, они зорко следят за каждым твоим шагом. Будь храбр, чти законы клана – и тогда ты будешь благословлен ими. Несчастен тот, кого покинули предки – не будет ему счастья ни на одной земле», - любил повторять мне отец.
Когда он умер, я пытался найти причину, почему же мертвые оставили его, почему позволили погибнуть. Ребенком я понял, что они не имеют никакой власти над живыми, что бессмысленно уповать на тех, чье время уже ушло, а тем более – вверять чему-то подобному свою жизнь.
Мне становится смешно, когда я вижу своих братьев, склоненных в молитве перед алтарем. Мне хочется крикнуть им: «Разве вы не понимаете, что это совершенно бессмысленно? Разве то, что случилось с госпожой Хинатой, не говорит, что предкам нет дела до нас, живых?»
Но не в моих силах изменить того, что покорно вверять свою судьбу на волю на тех, кого нельзя привлечь к ответственности - в традициях моей семьи.
Лес гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. Чужак, задумавший осквернить храм, легко заблудится. Независимо от времени суток там всегда царит полумрак: кроны столь густы, что солнечный свет не проникает сквозь них. Воздух влажный, с привкусом трухи, он стесняет дыхание и горчит на языке. Все звуки здесь тонут, словно в гнилом болоте, и я едва могу ворочать языком. Это еще одна особенность леса – стоит вступить на его земли, как тишина обрушивается неожиданно, точно зимние сумерки, и кажется, будто ты внезапно оглох. Это страшное ощущение, но я привык к нему.
А с наступлением ночи загораются фонари, и покрывающие кору деревьев особые печати, похожие на сложный изломанный узор, приходят в действие. Запечатанные духи вырываются на волю и слепо уничтожают любое существо, в котором есть хоть капля жизни. Никто не видел, чтобы наутро от чужаков отсталость хоть что-то.
Разумеется, на членов семьи Хьюга это не распространяется. Но я слышу, как нечто с тихим нежным свистом скользят холодным ветром в воздухе, беспокойно рыща в поисках добычи. Мне даже кажется, что я кожей ощущаю их голод. Вечный и неутолимый.
Дорога до храма прямая, как копье, и достаточно просторная, чтобы по ней могла пройти целая процессия. Я ускоряю шаг, различая между стволов деревьев очертания храма.
Мы проходим сквозь резные каменные ворота, покрытые мхом и оплетенные амулетами. Они слегка искрятся, едва мы вступаем на священную территорию, и это значит, что больше никто и ничто на свете не сможет проследовать за нами.
Высеченный из белой древесины, на полуметровом каменном постаменте, храм таится под багровой сенью деревьев, крошечный и яркий по сравнению с этими многометровыми великанами, точно постаревшая, но по-прежнему красивая женщина в окружении взрослых сыновей. Похожие на гроздья спелых ягод, круглые маленькие фонари плющом увивают двухъярусную пагоду.
Меня охватывает волнение, я чувствую, что кто-то наблюдает за мной из-за стен, кто-то, поселившийся в храме с того момента, как он был возведен. В этом взгляде нет ни враждебности, ни дружелюбия, только ненавязчивый интерес. Мне с трудом удается оставаться спокойным. Я так сосредотачиваюсь на своих ощущениях, что не сразу замечаю, как госпожа Хината выводит на моей ладони какие-то символы. Я вскидываю глаза и замечаю на ее лице напряженное осмысленное выражение. На мгновение мне кажется, что я вижу прежнюю Хинату, и эта мысль заставляет мое сердце учащенно биться, а ноги подгибаться, как от неожиданного удара.
Я вырываю руку и пячусь назад, едва удерживая равновесие. Волосы падают мне на лицо, закрывая глаза, поэтому я не уверен, что видел, как на долю секунды лицо Хинаты исказила мука.
Я нагибаюсь, делая вид, что не могу отдышаться. Я отчаянно боюсь смотреть на нее, так же сильно, как хочу этого.
Мне хочется умереть.
Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я смог взять себя в руки. Выпрямившись и низко опустив голову, я снимаю с плеча сумку и достаю ворох одежды, пропахшей благовонным дымом сандала.
Несмотря на то, что госпожа Хината лишилась рассудка, она по-прежнему остается каннуси храма. При жизни никто не вправе сместить ее с этой должности.
Я должен одеть ее в священные одежды прежде, чем мы ступим внутрь.
Госпожа Хината не сопротивляется. Кажется, она стала еще безвольней, чем прежде. Я никогда не видел, чтобы она настолько была не похожа на человека.
Я никогда не думал, что буду настолько безразличен к ней.
Даже когда я касаюсь ее обнаженной кожи и волос, мои руки остаются холодными. Возможно, я действительно уже мертв. Эта мысль не вызывает во мне ни сожаления, ни горя.
Я вновь беру госпожу Хинату за руку, и мы поднимаемся по широким ступеням, мимо каменных истершихся статуй. Отовсюду веет тонким безликим запахом трав и воды, невдалеке журчит ручей, скрытый в бамбуковых зарослях, колыхаются в безветрии разноцветные ленты, прикрепленные у входа, и тихо позвякивают колокольчиками. Я отодвигаю деревянные створки, и мы входим в святилище, где над потолком, прикрепленные к балкам, висят вытяжки из трав. Разувшись, я веду госпожу Хинату к алтарю, высыпаю в небольшую медную жаровню смесь измельченных душистых корешков и листьев и даю ей маленький круглый веер. Госпожа Хината принимается послушно раздувать тонкую дымную струйку, и помещение медленно наполняется горьковатым, слегка землистым запахом. В это время я достаю из сумки ритуальную еду – белый вареный рис и вино.
В обязанности каннуси входит ублажение богов, поэтому раз в неделю госпожи Хината приходит в храм, наводит в нем порядок, зажигает благовония и возлагает на алтарь съестные подношения. Именно поэтому она никогда не ходит на долгие миссии – госпожа Хината прежде всего жрица, а только затем шиноби и дочь клана Хьюга. И смысл ее жизни состоит в служении Богу храма, а не Конохе. Но об этом известно лишь членам семьи и Хокаге. Чтобы держать свои службы в тайне от прочих, госпожа Хината вынуждена совершать их глубокой ночью.
Но из-за болезни госпожа Хината не способна в одиночку выполнять свою роль как каннуси, поэтому господин Хиаши велел мне помогать ей. Для члена побочной семьи стать приближенным жрицы так же немыслимо, как стать главой клана. Это величайшая честь для любого из моих братьев и сестер, но случилось так, что она досталась мне, человеку, которому подобное благословение в тягость.
Когда я осмелился спросить господина Хиаши, почему его выбор пал на меня, а не на маленькую госпожу Ханаби, он ответил, что духи благоволят мне, что я желанен им, раз смог самостоятельно изучить неизвестные, запретные для моей семьи техники и превзойти обеих его дочерей. Мне хотелось возразить, сказать, что я добился всего, что имею, своим талантом и упорством, но промолчал. Наверное, господину Хиаши легче думать, что возвышение младшей семьи над старшей – желание предков, а не его собственная вина.
Сегодня особенный день. По традициям нашего клана, каннуси, достигшая половозрелости, в час Крысы должна отправиться в храм и в лунном свете станцевать танец, название которому «Любование луной пятнадцатой ночи». Согласно преданиям, в эту ночь бог Цукуёми спускается на землю, чтобы полюбоваться танцем молодой жрицы. Считается, что если жрица будет достаточно искусна в танце, то ее семья проживет семь раз по семь тысяч счастливых лун. Если же нет, то семья и потомки жрицы не будут знать удачи и богатого урожая до следующего танца.
У меня нет никаких догадок относительно того, как госпожа Хината собирается выполнять этот ритуал. Все это смахивает на глупую унизительную шутку, и я не понимаю, почему господин Хиаши считает необходимым следовать этой традиции.
В любом случае, я сделал все, что от меня требовалось. Госпожа Хината продолжает раздувать дым, которого давно нет, – только угольки слабо тлеют на дне жаровни – поэтому я забираю у нее веер и усаживаю на подстилку. Она послушно подгибает под себя ноги и складывает худые руки на коленях, сцепляя пальцы и упираясь неподвижным взглядом в противоположную стену. На ней потемневшими от дыма красками изображены причудливо извивающиеся драконы, отшельники с крючковатыми лицами и вороньими крыльями, девушки с лукавыми глазами и лисьими хвостами, призрачные корабли и кошки, ходящие на задних лапах.
Я сажусь на пол и достаю два свертка с еще теплыми ароматными лепешками, разламываю одну и протягиваю госпоже Хинате. Она растерянно улыбается, а затем осторожно подносит ко рту и откусывает. Я жду, когда она поест, и только потом ем сам. За резной решеткой окна я отчетливо вижу чистое небо и полную, праздно сияющую луну, похожую на только что отлитую серебряную монету. На мгновения меня захватывает смутная тревога, и я невольно поворачиваю голову, чтобы взглянуть на госпожу Хинату. Ее глаза закрыты: нежные веки словно подсвечены изнутри голубым, а ресницы едва заметно подрагивают. Волосы разметались по длиннополой накидке, словно растекшиеся чернила на белом свитке. Она похожа на тех мистический существ, что украшают стены святилища, и я вдруг понимаю, что не могу ни оторвать от нее взгляд, ни просто пошевелиться.
Все происходит слишком неожиданно и слишком быстро. Воздух неестественно резко холодеет, и я совершенно отчетливо чувствую чужое присутствие – я не могу дать этому убедительное объяснение, просто твердо знаю, что существо, от которого исходит это невероятное давление, заставляющее меня ощущать себя совершенно беззащитным, появилось неслучайно и преследует определенные цели.
Я пробую активировать бьякуган, но не удивляюсь, когда мне не удается. Это означает, что ощущения меня не подвели. Здесь действительно кто-то есть.
Краем глаза я замечаю слабое движение. Госпожа Хината беззвучно поднимается и воздушной, летящей поступью вступает на середину. Ее движения плавны и неторопливы, в них нет ничего от неистовых плясок крестьянок. Наоборот, каждый ее жест перетекает в другой непринужденно и естественно, точно волны в океане.
Руки в широких рукавах взлетают и опускаются, волосы чернотой плещутся за спиной, скрывая белое лицо и плотно сжатые голубые веки. Одежды издают тихий шелест, похожий на шепот прибоя, и я закрываю глаза, усыпленный этим бессловесным голосом. Госпожа Хината продолжает танцевать, но теперь я не знаю, что это – явь, проникшая в сон или сон, притворившийся явью. Мое тело обмякло так, что я не могу пошевелить ни единым мускулом, даже пальцем. Я уже испытывал нечто подобное после боя с Кидомару, но, в отличие от того разрывающего изнеможения, эта слабость приятна – точно я покачиваюсь на волнах. Шелковых белых волнах ее широких рукавов.
Сознание путается и мутнеет, но я не придаю этому значения. Все для меня странным образом перестает иметь значение, как если бы я умер или сошел с ума. Единственное, что я могу делать – это смотреть, как танцует госпожа Хината, что я и делаю с блаженной дрожью во всем теле, трепетом и волнением в груди. И я уверен - если госпожа Хината прервет танец, то случится нечто ужасное. Это не поддается сомнению, как и то, что вслед за днем идет ночь.
Я плыву по темным волнам, окутывающим меня заботливо, как объятья матери, которых я никогда не знал. Я вижу ночное небо над своей головой, столь необъятное, что мне кажется, что океан лишь его продолжение, а, возможно, отражение, потому что здесь, на водной глади, тоже есть месяц – размытый, но яркий – и звезды, похожие на осколки. Я смотрю, как госпожа Хината на кончиках пальцев танцует на дорожке из лунного света, изгибая тонкий стан и простирая вверх руки, и чувствую, что еще немного – и я растворюсь, уйду под толщу воды, стану частью океана и чьим-то отражением.
***
Я просыпаюсь от того, что солнце ярко светит мне в лицо. По началу все перед глазами сливается сплошным желтым, но потом я начинаю различать очертания места, в которой нахожусь. Выхолощенная комнатушка с распахнутыми перегородками мне незнакома, но, взглянув на сад с каменными изваяниями тануки, я понимаю, что по-прежнему нахожусь в храме, в одном из жилых помещений. Я пытаюсь приподняться, но чьи-то проворные, пахнущие цедрой руки останавливают меня. Я поднимаю голову и только сейчас замечаю госпожу Хинату. Она сидит на краешке кровати и улыбается своей привычной, немного печальной улыбкой. Я открываю рот, силясь сказать (вот только сам не знаю что), но из горла вырывается лишь хрип. Госпожа Хината качает головой:
- Не нужно, брат Неджи. Ты потерял много сил.
Я жадно слушаю ее голос, который, как я считал, успел позабыть, но на самом деле помнил вплоть до малейшей интонации. И тем не менее, он кажется мне другим – более кротким и мягким, чем прежде. Впервые за последние месяцы я чувствую себя живым, точно растение, узнавшее тепло солнечных лучей.
Я смотрю на спокойное лицо госпожи Хинаты и пытаюсь найти в нем все ответы. Мне о многом нужно ее спросить, но вопросы могут подождать. Сейчас мне больше всего хочется смотреть на госпожу Хинату, что я и делаю с непочтительной откровенностью, неожиданно забыв, как это – оставаться безразличным в ее присутствии. Наверное, мой интерес и в правду выглядит двусмысленным, потому что госпожа Хината взвивается с места и бормочет что-то об укрепляющем отваре. Ее лицо красное до кончиков волос, но вместо привычного раздражения я чувствую облегчение.
Я действительно рад, что с госпожой Хинатой все в порядке.
***
- Это все потому, что ты плохо знаешь обычаи клана, - говорит госпожа Хината. – Ты ведь заметил, что обо мне никто не волновался? Это должно было тебя удивить.
Я соглашаюсь. Действительно, заметил, но не удивился. Поразительно, как госпожа Хината, такая проницательная, в некоторых вопросах осталась наивным ребенком.
- В том, что со мной произошло, не было ничего особенного. Это была традиционная подготовка жрицы к ритуалу. Духи забрали меня, чтобы обучить танцу, оставив пустую оболочку, - она на секунду замолкает, а потом смущенно улыбается и добавляет. – Было страшно, но твои визиты всегда подбадривали меня. Мне ведь известно обо всем, что происходило с моим телом, пока я обучалась.
Во взгляде Хинаты, обращенном ко мне, появляется что-то холодное, от чего мне становится не по себе. Я вспоминаю тот странный блеск, который я не раз замечал в ее глазах, но не решаюсь задумываться о том, как сильно на нее повлияла жизнь в иных землях.
- Мне никто ничего не объяснил, - я чувствую себя слегка уязвленным. У нас, в младшей семье, нет тайн от друг друга. Ненависть к старшей семье сделала нас сплоченными. Поэтому я не могу понять, почему мои братья и сестры были так единодушны в своем молчании.
Госпожа Хината накрывает мою руку своей узкой ладонью.
- Не сердись, брат. Они не имели права ничего говорить. Никто не имел, даже глава клана.
Я не могу припомнить ни единого раза, чтобы госпожа Хината называла своего отца иначе, как «глава клана» или «господин Хиаши». Прежде я считал, что она не делает этого потому, что он равнодушен к ней. Но сейчас мне вдруг приходит в голову, что, возможно дело в том, что это она уже не считает его своим отцом.
- Я не понимаю, - говорю я.
- Есть много вещей, о которых у нас в клане говорить не принято. По законам, рассказать тебе о сути ритуала, пока он не свершился, могли только родственники в соседних поколениях, - госпожа Хината замолкает, рассматривая молодые гинкго в саду.
- Понятно, - тусклым голосом отвечаю я. Мне не нравилось, когда кто-то пытался заговорить со мной о родителях; я не видел ничего трогательного и сближающего в таких беседах, во всяком случае, не более, чем в тыканье грязной палкой в неподжившую рану. Не то, чтобы я не любил вспоминать о них – откровенно говоря, вспомнить особо было нечего. Свою мать я не знал, но мне говорили, что она была очень тихой и болезненной женщиной, а отец умер, когда мне было совсем мало лет, и ярких воспоминаний о нем, кроме похорон, у меня не осталось. Тем не менее, я каждый год навещаю их могилы. Я не ухаживаю за ними, только приношу цветы и читаю молитвы, по-хорошему надгробия давно должны были затравенеть, если бы за ними не приглядывала госпожа Хината. Странно, но она делала это даже тогда, когда мы враждовали. Наверное, это был ее способ выразить свою благодарность.
Госпожа Хината искоса смотрит на меня.
- Злишься?
-Нет, - я вздыхаю. – Просто чувствую себя дураком.
Госпожа Хината щурится:
- Ну, это не смертельно.
- Значит, теперь ты мне все объяснишь? – я пытаюсь улыбнуться, но выходить натянуто.
- Конечно, - не задумываясь, произносит госпожа Хината. – Ты не представляешь, как сильно мне хотелось с тобой заговорить, когда ты приходил.
Она спохватывается и замолкает, слегка покраснев от собственной несдержанности. Я и сам немного удивлен, хоть и не могу не признать, что мне приятно слышать это.
Я думаю, о чем спросить в первую очередь, и вспоминаю о случившемся у входа в храм. Я могу поклясться, что действительно видел, как госпожа Хината на несколько секунд вернулась в тело.
Я невольно смотрю на выпростанную поверх одеяла руку и замечаю бледные, но различимые, похожие на шрам от ожога очертания слова «связывай».
- Ритуал совершается в одиночку, потому что неподготовленный человек не выдержит духовного давления и «расслоится». Проще говоря, его душа насильно покинет тело. Навсегда, - я и госпожа Хината некоторое время смотрим друг на друга. Я обдумываю ее слова и хочу кое-что спросить, но она меня опережает.
- Мне запрещено возвращаться в тело до срока, но иначе бы ты погиб, а я не могла этого допустить. К счастью, мне понадобилось немного времени, чтобы написать связывающее заклинание, так что «они» не заметили.
- Ты и колдовать умеешь? - я решаю поддаться на ее уловку.
- Немного, - сдержанно отвечает госпожа Хината.
Мы оба неловко замолкаем. Я морщу лоб – вопросы роятся в голове, и я пытаюсь поймать один, чтобы возобновить разговор.
- Что ты чувствовала, когда танцевала? – слова вылетают неожиданно, впрочем, мне действительно хочется услышать ответ госпожи Хинаты. Настолько, что, верно, я разочаруюсь, услышав, что для нее это было вроде летаргического сна.
Она долго молчит, с отстраненным видом кусая губы.
- Это было самое странное и непонятное из всего, что мне приходилось испытывать. Мне трудно подобрать слова… - она быстро слизывает выступившую на губе капельку крови. – Это все равно, пытаться описать ощущения ветра или воды. Наверное, самым правильным будет сказать, что во время танца я перестала быть человеком, поэтому я не могу подогнать свои чувства под привычные мерки. То, что со мной произошло, недоступно ничьему пониманию. Я и сама не понимаю, - госпожа Хината слабо улыбается. Ее глаза по-прежнему затуманены, будто видят то, что обычному взору увидеть не дано
- Действительно, очень необычно, - бормочу я, вспоминая свои собственные ощущения и признавая, что это не то, о чем можно легкомысленно болтать за чаем.
- Значит… можно заключить, что все прошло удачно?
Госпожа Хината кивает. Вид у нее при этом неуместно расстроенный.
***
Наш разговор продлился недолго, хотя я не могу вспомнить ни единого случая, когда бы мы говорили друг с другом так много. Госпожа Хината – одна из тех немногих людей, с которыми приятно молчать.
Я так и не спросил, зачем господину Хиаши потребовалось, чтобы я сопровождал ее. Мне показалось, что для госпожи Хинаты это стало большим облегчением.
Что касается меня, то злости я не ощущаю. Не думаю, что господин Хиаши пошел на это, чтобы предотвратить мое наречение. Я не испытываю иллюзий насчет его чувств по поводу того, что младшая семья скоро уравняется в правах со старшей, но я точно знаю, что гордость не позволила бы ему обставить мою смерть таким способом. Скорее уж он поверг бы меня в честном поединке.
Госпожа Хината провожает меня ровно до ворот храма и говорит то, что я никак не ожидал услышать.
- Я не могу идти дальше, - она произносит это тихим срывающимся голосом, почти что шепотом, но я замираю, точно оглушенный.
- Почему?
- Нельзя, - она не скрывает слез. – Я теперь прикована к этому месту до самой смерти.
Я молчу, а затем снимаю с плеч рюкзак и бросаю на землю.
- Тогда я тоже остаюсь.
Госпожа Хината качает головой и так ласково смотрит на меня, что я чувствую, как меня начинает колотить дрожь.
Нет. Нет. Нет.
Я делаю несколько шагов вперед и обхватываю госпожу Хинату руками, смыкая пальцы на спине.
- Глупости, - мои губы рядом с ее маленьким ухом. Я хочу добавить что-то про нелепые традиции, но слова застревают у меня в горле, поэтому я лишь крепче сжимаю ее, не зная, какие еще привести доводы.
Госпожа Хината плачет, прижавшись лицом к моей рубашке, а я растерянно провожу рукой по ее мягким волосам, раздавленный мыслью, что я в первый и последний раз обнимаю ее.
- Уходи, - твердо говорит она, продолжая стискивать ткань рубашки.
Я подчиняюсь и разжимаю руки. Некоторое время мы стоим, прижавшись друг к другу, потому что никто не решает сделать шаг назад, затем госпожа Хината отстраняется, закрывая лицо цветными рукавами.
Я смотрю, как она, пошатываясь, бредет в сторону храма. Притаившийся в тени деревьев, увитый погасшими фонарями, он кажется похожим на зловещее существо, поджидающее свою жертву.